rezoner

В 1910 году Илья Григорьевич Эренбург со своими верными друзьями Пикассо и Модильяни, собрав последние франки и заняв, сколько можно, у таких же нищих друзей, отправились на юг, в Марсель – отмечать приход весны.

Не знаю точно, как они ехали, зайцами ли, или раскошелились на билеты третьего класса, но до Марселя они добрались. Поселились в самом бандитском районе, главное – за небольшие деньги. Пикассо, хорошо знакомый с городом, показывал им разные злачные места, ели они в самых дешевых забегаловках вкуснейшие блюда из морских гадов, и наслаждались солнцем и нежным ветром с моря.

В один из вечеров сидели трое друзей в кабаке и познакомились с настоящим морским волком. Он представился как «капитан», так его все и звали. Капитан понемногу хмелел, как, впрочем, и Модильяни с Пикассо. Эренбург, обладавший крепкой русской закалкой, держался.

Капитан, слегка расслабившись, рассказал Эренбургу о своей далекой и несчастной любви. Ругал местных шлюх: «О любви они лопочут, но они противны мне. Знаю девочку милее в дальней солнечной стране» - говорил он с пафосом. А потом поведал ему о девушке из японского города Нагасаки, которую он любил больше жизни, но какой-то англичанин взял и зарезал ее, не со зла, а под воздействием наркотиков. Всплакнув, он продолжал рассказывать, как хороша была его подруга, и какая у нее была маленькая грудь – в общем, совсем расклеился. В конце концов он распрощался и ушел, не забыв, однако, расплатиться. Больше его никто из честной компании не видел.

Немного позднее, уже дома, в Париже, Эренбург однажды проходил мимо дома, где жил тогда Модильяни, и решил заглянуть: а вдруг покормят обедом?
Модильяни, однако, работал. Он делал карандашые наброски молодой женщины, которую Эренбург сразу признал: Анна Ахматова, их знакомили на каком-то суаре.

– Я не помешаю?

– Нет, садись вон у окна – отвечал Модильяни, сосредоточенно глядя на мольберт. – Можешь Анне что-нибудь рассказать, мне нужно сделать этюд, где она слушает.

Эренбург сел на единственную трехногую табуретку, подумал секунду, и начал рассказывать историю про девушку из Нагасаки. Конечно, он добавил от себя всяческого драматизма и красивостей – ну а как иначе рассказывать историю красивой молодой женщине? Однако это явно был выстрел не в цель, судя по нежным и расслабленным взглядам, которыми обменивались Амедео и Анна.

Вскоре Эренбург распрощался деликатно, однако Анна Андреевна историю не забыла. Даже наоборот, она ей вполне запомнилась, и она ее рассказала, добавив еще деталей от себя, своей подруге и сверстнице, Вере Инбер, которая как раз оказалась в Париже.

Вера пришла в иррациональный восторг и попросила разрешения написать стихотворение на эту дивную тему. Конечно, Анна Андреевна разрешила.

Стихотворение было опубликовано и как-то быстро ушло в народ. Его переделывали, дополняли, в двадцатые сочинили к нему музыку, и оно стало безымянным. Мало кто знает даже автора текста, а уж историю про Эренбурга, Модильяни и Ахматову вообще не вспоминают.

Казалось бы, вот и вся история. Однако нет. Это только её открытая всем половина.

(продолжение следует)

Вот я о чем задумался сегодня.

В одном разговоре я упомянул пресловутую солонку в вагоне-ресторане. Упомянул и задумался: ведь каждый, наверное может припомнить случаи, когда вроде бы посторонний человек оказывал вам, казалось бы, незначительную услугу, но она впоследствии оказывалась очень и очень важной.

И я хочу рассказать свою историю. А вы расскажите свои.

Давным-давно я ходил в кружок под названием "Вечерняя математическая школа" при Второй школе. Наши учителя нас агитировали - поступайте к нам, ребята, вам понравится! И я собирался со всей серьезностью.

Но в тот день, когда было назначено собеседование, в моей старой школе вдруг решили устроить ленинский субботник, ети его. И отказаться никак было невозможно. Я пошел на этот млядский субботник, и с ужасом видел, как время уходит, и как я опаздываю. Наконец, я подошел к нашей учительнице, и всё ей объяснил. Она отпустила меня моментально.

Я прибежал во Вторую школу, нашел кабинет, где проходило собеседование, на самом деле, экзамен, и ворвался туда.

Экзамен проводил Израиль Хаймович Сивашинский. Он выслушал меня с брезгливым выражением на лице, и резюмировал:
- Если вы не смогли придти вовремя на экзамен, вам в нашей школе делать нечего! - и указал пальцем на дверь.

Я шел по коридору и рыдал в голос. Жизнь была кончена. Но навстречу мне шел юношеской походкой Исаак Моисеевич Яглом, да будет благословенно его имя.
- Алеша, что с вами? - всполошился он, и я, хлюпая носом, прерывающимся голосом рассказал ему всю историю, начиная с грёбаного ленинского субботника и кончая Сивашинским.

- Ну, это нехорошо, - воскликнул Яглом. - Пойдемте, попробуем что-то сделать.

Мы зашли вдвоем в тот же кабинет, и Яглом некоторое время говорил с Сивашинским, тихонько, чтобы не отвлекать остальных. Наконец, Сивашинский, с тем же брезгливым выражением на лице, обратился ко мне:

- Так и быть, садитесь, получите задание. Дополнительного времени я вам не дам.

Поверите ли, я первым сделал все шесть задач и сдал их. Меня взяли во Вторую школу, и вся моя жизнь с этого момента повернулась по-другому.
Исаак Моисеевич, к сожалению, вскоре умер. Но с его братом-близнецом Акивой Моисеевичем я еще долгие годы виделся в Бостоне, и дружу с его племянницей Юлькой (она сейчас, наверное, живет в Маале-Адумиме).

Может быть, Исаак Моисеевич и не запомнил эту историю - в конце концов, какой-то мальчик , которому он помог попасть на экзамен, мало ли их было? Но я буду его вспоминать с благодарностью до конца жизни. Ведь уже 50 лет прошло, а я не забыл.

"Норм Минета и Искусство Представления".

Я осторожно заглянул. На самом деле, просто биографическая статья про известного члена Палаты Представителей.

Это последний рассказ из серии. Потому что мало-помалу я вырос, и уже сам стал разбираться, что к чему.

В 1968 году, в августе, как обычно, шли мы с папой по улице, не помню, в каком городе, папа купил газету, и лицо у него прямо переменилось.

- Вот же суки, - сказал он, и присел на скамейку. Почитал немножко первую страницу, оторвался от газеты и сказал: - Ну и Дубчека, конечно, арестовали.

- Кто такой Дубчек, и за что его арестовали? - привычно поинтересовался я.

Папа подумал, как получше сформулировать, и ответил:

- Дубчек - это идиот. Он думал, что может быть социализм с человеческим лицом.

Потом он подробнее объяснил, конечно.

***

Ну и последняя история. Был я уже взрослым юношей, после 9-го класса, и мы ехали в летние каникулы в поездку по Прибалтике, на машине, которую папа только что купил, и очень ей радовался - Москвич-412. В дороге слушали "Маяк". Если кто помнит, это была весьма симпатичная радиостанция, особенно для таких путешественников, как мы. Во-первых, работала она круглосуточно. Во-вторых, каждые полчаса передавали коротенькие новости, 3-4 минуты, а потом крутили разную легкую музыку.

И вот, в один из выпусков новостей, мы как раз стояли на обочине, диктор сообщает: "Президент США Ричард Никсон ушел в отставку. Причиной послужил Уотергейтский скандал. Сообщают, что Никсон выговорил себе иммунитет от судебного преследования. Президентом США стал Джеральд Форд".

Папа почему-то очень обрадовался.

- Йессс! - сказал он. - Дали ему по пизде мешалкой!

Потом добавил:

- Эх, нашим бы кто дал, так ведь не дождешься.

Ну, все последующие наши обсуждения я опущу, и так всё понятно. Говорю же, я уже взрослым был.

Спасибо всем, кто ответил. Я имел в виду строчку из песни про переселение душ: "Быть может тот облезлый кот был раньше негодяем, а этот милый человек был раньше добрым псом".

Про Джорджа Буша-старшего, который был президентом в 1989-93 гг., мы знали довольно много. Что он был военным летчиком во Вторую мировую, был сбит, но спасся.

Некоторых деталей, однако, мы не знали, как не знал их и он сам.

2 сентября 1944 года, ровно за год до подписания капитуляции Японии, Буш и восемь его товарищей полетели бомбить японский остров Иводжима. Отбомбились, но их всех сбили. Товарищи попали в плен, а Буш сумел увести подбитый самолет подальше от острова, и в тот же день его подобрала американская подлодка. Он рассказывает, что был уже в таком состоянии, что ему казалось, это галлюцинация.

Остальных восьмерых пилотов японцы зверски убили. И четверых съели. Это был ритуальный каннибализм.

Вся эта история была под секретом, но время пришло, и ее раскрыли родственникам погибших, и Бушу тоже. Как пишет корреспондент, он ничего не сказал, сидел молча, качая головой. Как пишет корреспондент, "это было другое поколение".

Участников убийства казнили по приговору трибунала, и не думаю, что у кого-нибудь найдутся возражения.

Вот история.

P.S. Я рассказал эту историю своей подруге. Она сначала не поняла, говорит - у них на Иводжиме такой голод был? Нет, говорю, это они показывали свою крутость. Потом их всех казнили. Она спросила с надеждой: "И съели?"

P.P.S. По поводу другого поколения: вряд ли можно ожидать от этих людей слов: "я заплакал, услышав, что Трамп назвал африканские страны 'говенными' ".

Вот, пишут - в эпоху Ренессанса люди были такие многогранные. Думаю,это никуда не делось, просто они в перспективе поплотнее стоят. Чем наше время хуже?

Вот был, скажем, один человек, я с ним знаком через одно рукопожатие. Ученый-гуманитарий, доктор наук, профессор в театральном университете. Автор трёх научных монографий, более 100 научных трудов, четырёх романов (переведены и изданы в других странах) и шести пьес. Создатель военной организации, захватившей власть в стране, член госсовета страны. К тому же вор в законе, был осужден в разное время за разбой, убийство, измену родине, организацию покушения на президента и тому подобное.

Чем не Лоренцо Медичи или Чезаре Борджиа?

Валерий Сендеров умер, сообщают.

Он преподавал у нас в школе еще до тюрьмы.

Это был всегда праздник в моей семье, но мама больше плакала.

Отец воевал, приписав себе год: он 24-го, записался 23-м, был в артиллеристском, точнее, ракетном, училище, в 42-м первый раз попал на фронт, под Воронежем. Довольно быстро его ранило, очень тяжело. Потом еще два раза попадал на фронт, и после третьего ранения комиссовали его по инвалидности, которую он похерил, потому что с ней не брали на географический факультет МГУ. Но еще я помню, какие у него были припадки эпилепсии, и как он, отлежавшись, вставал тихонько, пил сладкий чай и шел работать. Потом, лет через 15 после войны, окончательно прошло и вернулось под конец жизни. Он немного не дожил до пятидесятилетия Победы, а очень хотел.

Дед по матери отвоевал 4 года в пехоте, как жив остался - я не понимаю. Конечно, не все 4 года на передовой, последние два года при штабе. Но я его плохо помню.

А дед по отцу не воевал, он был нейрохирургом, главным врачом фронтового госпиталя на 2000 коек. Я о нем последний раз услышал от совсем пожилой женщины лет 10 назад, она с ним 4 года проработала, и рассказывала, что резали они 12 часов в день без выходных все это время, там и спали, и света особо не видели. К сожалению, дед привык глушить усталость алкоголем за эти годы, и так до конца жизни и не выправился окончательно, срывался иногда. Но 20 лет после войны заведовал нейрохирургическим центром в Иванове.

Маме было 13 лет, когда началась война. Они прожили в Москве с бабушкой всю войну. Через год она ушла из школы, после 7 класса, и поступила работать на Центральный телеграф. Проработала до конца войны, тоже 12 часов смена, за опоздание на 20 минут под суд. После войны окончила экстерном школу, поступила в МГУ, где папу и встретила.


Это были все какие-то железные люди, я не уверен, что наше поколение смогло бы выдержать.