rezoner

Этот рассказ мы написали вместе с liza_bam для того же конкурса в Массаракше. Тема - "считая овец"



1.
Овчаров сидел в аэропорту Читтагонга и ждал рейса на Бангкок. Он уволился из фирмы, сдал квартиру в Москве и снял домик в Таиланде, и теоретически перед ним простиралась долгая и спокойная жизнь.

Овчаров еще толком не решил, чем он займется в новой стране. Кстати, можно на первое время и вообще ничем. Просто жить будет, целыми днями сидеть на берегу моря, купаться, иногда гулять в неопасных местных джунглях, а вечером готовить местную еду. Главное было – вырваться из промозглого московского ноября.

Это все теоретически. Практически же начать новую спокойную жизнь пока не получалось. Тайфун уже четвертый день разорял Бангкок, аэропорт затопило, прогнозы были неутешительные. “Надо привыкать никуда не спешить”, – уговаривал себя Овчаров. – “Я же дауншифтер. Мы, дауншифтеры, просто наслаждаемся жизнью”.

Овчаров перенюхал все одеколоны и лосьоны, выучил меню и расписание работы бара, пролистал сотню журналов и прочитал две книжки Стивена Кинга. Продавцы в магазинах начали с ним здороваться, а другие горемыки-пассажиры заводили длинные беседы за жизнь.
Но вот огромного буддийского монаха он увидел в первый раз. Мало того, что одет тот был в огненно-шафрановую кеса, выбрит, как положено, аж череп лоснился, так он еще и был такой большой, что даже сидя как будто возвышался над толпой. Глаза у монаха были черные, круглые, и горели каким-то глубинным огнем. Просто образцовый был монах, ничего не скажешь.

Овчаров поздоровался, как положено, попросил разрешения присесть (кафе было круглые сутки переполнено). Монах кивнул и продолжал есть свою лапшу, а глазом косил на Овчарова.
( Read more... )

(рассказ для игры в сообществе txt_me)

Он вернулся из последней экспедиции уже довольно давно, в середине осени. Дома его встречали разукрашенные во все цвета деревья, теплые тихие дни и редкий иней по утрам. С дрожью он вспоминал оставшиеся позади заснеженные плоскогорья, разрезанные студеными горными реками, бесприютную тундру, отцветшую за короткий месяц, прячущиеся в долины оазисы жизни.

Он уже сдал в бухгалтерию отчет о командировке, проследил, чтобы собранные пробы были размещены в соответствии с правилами, и сидел дома в странном оцепенении. Казалось, что понятно все – и что делать, и как, но он все не мог приняться за главное дело: писать подробный отчет об экспедиции. Никто не подгонял его, напротив: у него скопился за два года отпуск, сорок восемь рабочих дней, и это не считая нынешнего года. Шеф буквально вытолкал его отдыхать и не велел возвращаться раньше срока.

Он просыпался рано утром, по полевой привычке, да и потому, что отвык от города, и звон трамваев или шарканье дворницкой метлы будили его, и снова заснуть не удавалось. Силой воли он заставлял себя оставаться в постели, но и силы воли не хватало надолго. Брел в кухню, заваривал чай, бездумно смотрел за окно на постепенно облетающий сквер.

Не то чтобы он неожиданно обленился, причина его нерешительности была другая. Ему пришлось бы рассказывать о вещах странных, не очень приятных для его самолюбия и интеллектуально сомнительных. Можно было, конечно, оставить эти вещи за скобками, но тогда отчет провисал бы в середине, оставляя наспех заделанные прорехи.
( Read more... )

В одном издательстве в России выходит книжка, и там мои рассказы. Заполняю договор. Как всегда в России, требуют массу совершенно ненужной бюрократической информации. Паспорт - серия, номер, кем выдан... и тут я задумываюсь. В паспорте написано, что он выдан Госдепартаментом США :)

Копирую с официальной страницы конкурса. Кроме призеров, я лично рекомендую "Темную осеннюю воду","Болвана", "Неисправимых"... да много чего, конкурс был удачный.

Вот какую красивую картинку Сергей Тюнин нарисовал к нашему с liza_bam
рассказу в "Химии и жизни" (мы его уже выкладывали, про электрическую женщину).

(Рассказ на конкурс в "Массаракше")

Он появился, как обычно, непонятно откуда: вот только что его не было, а теперь уже сидит рядом с господином президентом, по левую руку. Склонился к ноутбуку, читает внимательно. Господин президент, по обыкновению, несет какие-то банальности: неуклонная забота, наши приоритеты, традиции... Только иногда прорываются шпанистые интонации – то пообещает начистить кому-то рыло, то спросит, не берут ли его на понт. Удивительно, как он сохранил весь жаргон нашего детства.

Вроде бы раньше он сдерживался. Говорил гладко и обтекаемо, солидно. Приличные люди отзывались о господине президенте с симпатией – гляньте, какой деловитый, работящий. Неужели действительно Гарик сумел так много сделать?

Я смотрел на Гарика и в который раз поражался – как он мало изменился. Хорошо, усы стали погуще, загривок потолще. Но взгляд все тот же, сонного хищного зверя. Красивый, да. Восточная такая красота, по канонам их республики.
( Read more... )

Второй рассказ оттуда же


31 декабря 20.. г.


Скоро эта история закончится, хотим мы того или нет, и в оставшиеся дни единственное, чем можно развлечься, так это вспомнить, как она начиналась. Волею судеб мне довелось присутствовать при ее начале, и, пока земляне весело встречают Новый год, я спешу записать в дневнике подробности.

Дело было в клубе «Гипнофак», что неподалеку от Пречистенки, на углу Хрущевского и Гагаринского. Отмечали выход монографии «История боевых колесниц в ранней античности». Сам автор, неприлично молодой доктор исторических наук Шмурдяков, для друзей – Рома, вдохновенно вещал, напившись с непривычки.

– Уже понятно, – говорил он, косясь в декольте прекрасной аспирантки Люси, – что Герострат есть имя вымышленное. Судья велел записать, что таково имя преступника, дабы... – тут он слегка потерял равновесие, но, к счастью, успел ухватиться за бедро соседки, и продолжил мысль, пропустив фрагмент. – И поделом мерзавцу. Он думал достичь бессмертия дешевой ценой. Был бы он действительно героем, пошел бы и разрушил пирамиды!
( Read more... )

Подвели итоги 10-го конкурса фантастических рассказов.

Поздравляем победителя - pomarki с рассказом "На дне колодца, на вершине горы"!

Мы с liza_bam получили бронзу (3-4 место, рассказ "Смена маршрута").


Массаракш держит марку!

Мы с liza_bam написали рассказ, для конкурса. Пожалуйста, читайте и критикуйте. В том числе и опечатки и ляпы.

Каждую субботу в десять утра Крис уезжал куда глаза глядят. В его «Хонде» это было несложно – она была такой древней, что ни автоматического управления, ни даже встроенного навигатора в ней не было. Жми на газ да езжай, дорога будет петлять, сначала вокруг будет все знакомое и скучное – но тут главное продолжать ехать и не забывать сворачивать без смысла и цели, неожиданно – тогда обязательно заблудишься. И через полчаса будет казаться, будто попал в другую страну, и вокруг все говорят, например, по-голландски. А потом нужно искать дорогу домой, пытаться угадать – в какую вообще сторону ехать. И через некоторое время вернешься. Крис особенно любил момент, когда, возвращаясь, вдруг понимал, где он находится, узнавал улицу или площадь. Все вокруг разом перестраивалось и становилось на место.
Последнее время, правда, он уже слишком хорошо знал все окрестные городки, переходящие плавно один в другой, так что заблудиться становилось все сложнее. Хоть переезжай! Нет, глупости. Ему нравился этот старый и бестолковый город, с широкими тротуарами, парками, фонтанами и церквями, с толпами туристов в любое время года. Да и работы здесь полно, шесть университетов. ( Read more... )

На первой лекции он сел подальше, чтобы видеть всю Большую аудиторию. Он был там уже второй раз, первый – во время вступительных экзаменов, но тогда глаза застило, мелькали лица, резкие звуки и запахи, мир рассыпался на пятна, и ручка выскальзывала из вспотевших пальцев. Он не увидел ничего – ни огромных окон по обе стороны, ни лепного потолка, ни затейливого рисунка тянущихся древесных колец на основательных столах. Сегодня он оглянулся и поразился. Поднялся под самый потолок, в последний ряд, потрогал украдкой гигантское полотно с тучными колхозными коровами, опасно нависающее над головой. Спустился чуть пониже и сел в свободном ряду у прохода.

Она сидела на ряд ниже и чуть правее. Ему было видно мягкий профиль, как будто сглаженный, матовую кожу, вьющиеся темные волосы. Они всё падали ей на лицо, и она поправляла их машинально, приоткрывая ухо. Лекцию он не запомнил. Запомнил жест и профиль, нетерпеливую гримасу, оспину на плече, тонкий ремешок часов. Голос, когда она обратилась к соседке, порывисто наклонившись. Обе засмеялись негромко и преувеличенно внимательно уставились на доску.
Звук крошащегося мела и сухие монотонные интонации лектора. Металлическое позвякивание слайдов, урчание электромоторов, опускающих портьеры и экран. Полумрак, где лампы дневного света гасли и оставались теплые круги желтого света у доски.
Через неделю ее не было, он осмотрел всю аудиторию. Хорошо, подумал он разочарованно, можно будет сконцентрироваться. С этим была проблема.
Он помнил, как это началось: первый вступительный экзамен, математика. Мама провожает его до дверей университета, он слышит ее голос, но слов не различает. Конечно, он и так знал, что она может сказать, они все это обсуждали тысячу раз: не спеши, не нервничай, проверь три раза, прежде чем сдавать... Но откуда же этот металлический звон и жужжание в ушах? Почему в запах бензина и горячего асфальта врываются ноты пионов и флоксов? Из какого они лета, какого года – этого ли, которого они ждали со страхом, или того, перед школой, когда няня зовет его с крыльца, с верхней ступени, через сад, и пора идти на ужин, а девочка Маша назавтра вдруг уезжает? И ее ли голос окликает его из того наливающегося теплым и красным вечера?
Эти колонны из холодного розового гранита – сколько раз он трогал их ладонью на счастье, проходя мимо. Черный узор, его невозможно запомнить, но как раз его он и помнил тверже, чем формулу синусов.
Разбивающийся на ноты звук. Распадающиеся на элементы запахи. Бензин остался за тяжелой входной дверью: латунная ручка, вытертая до блеска под руками и потемневшая ниже, а там все пропадает. Отблеск стекла, выщербленная плитка с вросшей грязью, железная решетка калорифера, хромированные полозья ведут неумолимо: пропуск! Синяя книжечка, золотая надпись вдавлена небрежно – краска выплеснулась из второй буквы за край. Но она еще хранит драгоценный запах типографии, еще не потерт корешок и ни одной нитки не выбилось из коленкора.
И тут уже вплетается легкая нитка хлора оттуда, почти из преисподней, тремя этажами ниже, куда так легко сбегать, если спешишь, прыгая через весь короткий для этого громадного дома пролет и держась за дубовые, изнемогающие от собственной тяжести перила. Один-два-три-четыре-пять-шесть – и в уши ударяет слитный гул голосов, свистков и плеска воды. Бассейн, он почти забыл его с тех детских лет и страшно было придти и снова открыть дверь.
А после бассейна и после другой, горячей и расслабляющей хлорки – в душе, где звуки теряются в тумане и паре, и ходят громадные старшие мальчики с убедительно чернеющей шерстью, перекрикиваясь с громовым ржанием, после холода и сырости раздевалки, скорее, скорее вытереться и одеться - там мама ждет за углом, терпеливо сидит на скамье, глядя незряче в журнал или книгу. И можно потом идти небрежно рядом, с сумкой за плечом, и все ближе запах кафе на первом этаже, где дадут горячий бульон и слоеный пирожок. Это запах теста, когда оно выпекается и темнеет золотом, и он никуда не делся, о счастье, вот он, в конце коридора.
И снова двери, но уже безопасные, без вахтеров, справа и слева обтекают бессмысленное, кричащее и дробящееся красно-черное объявление, написанное плакатным пером. Их учитель рисования, несчастный, неврастеничный, немолодой мужчина, только однажды сумел коснуться живого – когда учил их писать плакатными перьями. Запах гуаши и скрип ватмана, волшебство появления букв, и последняя лихорадка, когда ластиком убираешь подпорки линеек. Тогда он понял, как делается красота, и навсегда остался ошеломлен. Кажется, никто из них не сказал учителю «спасибо», да тот и не ждал, конечно.
Отчего же, думал он, все рассыпается на элементы, что стало с непрерывностью? Впрочем, о непрерывности думать стало сложнее, математические определения вставали решеткой. Даже и не решеткой, просто их красота вытесняла простоту незнания.
Ему не нужно было вспоминать, как выглядела девочка Маша с соседской дачи. Оцарапанные коленки, серые глаза, светлые хвостики, мимика – он узнал бы ее и сейчас, через десять лет, по гримаске и повелительному тону. Она оставалась в памяти целиком, а вот с более близким была беда. Впрочем, он произносил про себя это слово, «беда», без особенного страха. Так было надо, всё это еще соберется воедино, и он удивится новой красоте мира.
Девушку с его потока тоже звали Мария. Он узнал это еще через неделю, когда она пришла наконец на ту же лекцию. Он уже не ждал ее, когда она вдруг вошла и оглядела аудиторию, встретилась с ним взглядом, заколебалась, опустила глаза, подняла и подошла.
- Можно тут сесть?
Он задохнулся, смог только кивнуть. Он ждал только ее и всю неделю думал, как она войдет и равнодушно посмотрит, и уже успел пожалеть свою разбитую жизнь много раз. А дома мир пытался остаться прежним, собирался в неловко сложенный паззл, и прорехи, наспек замазанные дыры и неаккуратные стыки мучительно взывали к чувству прекрасного, но откуда ему было взяться, ведь после учителя с забытой фамилией никто его не взращивал. Мальчикам не полагалось прекрасного, только сильное, строгое и волевое.
Теперь он смотрел не отрываясь на плавный профиль и вымерял его глазами, чем-то иным впитывая отношение частей и целого, углы, линии сопряжения и оттенки смуглого. «Меня зовут Мария», - сказала она, он назвался в ответ и закашлялся. Мария еле улыбнулась и принялась расспрашивать – что она пропустила, и нельзя ли взять у него потом конспект. Потом они дошли до метро, это было бесконечно долго, и все успело измениться.
Он постепенно начал понимать то одну, то другую связь - горького запаха хризантем и утреннего заморозка, скрипа перчатки и холодка ключа, промозглости стеклянной остановки и теплого уюта автобуса. Каждый день по одному кирпичику.
Через неделю он взял ее за руку, провожая домой. Через месяц поцеловал у дверей, в сладком обмороке, и два дня они не решались заговорить друг с другом. И когда уже лежал первый снег, и остро пахло холодом и сиротством, они остались вдвоем у нее. Где были родители, он не знал, а знал главное, что до воскресенья их не будет.
Они целовались до одури, сидя на скрипучем диване в гостиной, и изучали друг друга несмелыми пальцами, и в какой-то момент даже устали. Он отодвинулся, глядя на нее, на растрепанные черные волосы, припухшие губы, испарину на верхней губе.
Он расстегнул очередную пуговицу и вдруг испугался: ему ничего не хотелось. Он уткнулся в ее плечо, но Мария отодвинула его от себя, держала за плечи и ловила его взгляд. Когда наконец он осмелился поднять глаза, он увидел, что она улыбается:
- Ты не хочешь?
Он не знал, как ответить. Мария опять улыбнулась.
- Не пугайся. Мне тоже не хочется. Я просто думала, что тебе это надо.
И вдруг он заговорил о том, каким был мир за минуту до нее. О том, как он дробился, рассыпался, как исчезала опора. Как казалось, что вот из этих кусочков, элементов, корпускул соберется что-то, что наконец можно будет понять, принять, обрадоваться ему. Он рассказывал долго и наконец замолчал, сказав всё.
Мария протянула руку и погладила его, взъерошила волосы на затылке, настойчиво провела за ухом. И рассказала о своем - о пятнах цвета и вспыхивающих запахах, о чужой воле, проплывающей через сознание, о вкусе каждой молекулы и о том, как они отталкивают друг друга, о шершавой дыбящейся поверхности рукояток и перил. О том, как смысл исчезает в буре ощущений и обещает вернуться, новым, взрослым и непобедимым.
- Так что же тебя беспокоит? - закончила она.
- Понимаешь... ведь это было бы очень по-человечески. Я люблю тебя и... – он не знал, как сказать дальше.
Мария взяла его за руку. Ее ладошка была всё такой же теплой, сухой и успокаивающей.
- Мы не люди. Мы почти как люди. Ты разве еще не понял?
Она протянула вторую руку и с силой провела пальцами у него за ухом. Что-то прошло через голову, как будто невидимая волна горячего воздуха, искажающая на мгновение горизонт – и вот ее уже нет, и была ли?
- Мы узнаем все немного позже. Пока будь как они, - она придвинулась ближе и положила голову ему на грудь. Они долго сидели, обнявшись, и молчали. Мыслей не было, только тепло от ее дыхания. Он вспоминал Машу и ее странные игры. И то, что она предложила в последний день, когда они еще не знали, что он последний. Запах бузины и крапивы томил, а лето казалось бесконечным. И эта странная фантазия еще много лет не выходила у него из головы.
- Послушай, Мария! – она сонно приподняла голову.
- А тебе никогда не хотелось... – он наклонился и зашептал ей на ухо, это было стыдно говорить вслух даже в тихой пустой квартире.
Глаза у нее заблестели, она смотрела теперь совсем иначе, закусив нижнюю губу. Потом поднялась, что-то кошачье было в ее движении.
- Идем! – вцепилась ему в руку и он пошел за ней, по темному коридору, а мир вокруг складывался наконец в совсем другую картинку.