Полюс Холода

[rezoner]

(рассказ для игры в сообществе txt_me)

Он вернулся из последней экспедиции уже довольно давно, в середине осени. Дома его встречали разукрашенные во все цвета деревья, теплые тихие дни и редкий иней по утрам. С дрожью он вспоминал оставшиеся позади заснеженные плоскогорья, разрезанные студеными горными реками, бесприютную тундру, отцветшую за короткий месяц, прячущиеся в долины оазисы жизни.

Он уже сдал в бухгалтерию отчет о командировке, проследил, чтобы собранные пробы были размещены в соответствии с правилами, и сидел дома в странном оцепенении. Казалось, что понятно все – и что делать, и как, но он все не мог приняться за главное дело: писать подробный отчет об экспедиции. Никто не подгонял его, напротив: у него скопился за два года отпуск, сорок восемь рабочих дней, и это не считая нынешнего года. Шеф буквально вытолкал его отдыхать и не велел возвращаться раньше срока.

Он просыпался рано утром, по полевой привычке, да и потому, что отвык от города, и звон трамваев или шарканье дворницкой метлы будили его, и снова заснуть не удавалось. Силой воли он заставлял себя оставаться в постели, но и силы воли не хватало надолго. Брел в кухню, заваривал чай, бездумно смотрел за окно на постепенно облетающий сквер.

Не то чтобы он неожиданно обленился, причина его нерешительности была другая. Ему пришлось бы рассказывать о вещах странных, не очень приятных для его самолюбия и интеллектуально сомнительных. Можно было, конечно, оставить эти вещи за скобками, но тогда отчет провисал бы в середине, оставляя наспех заделанные прорехи.

Дело в том, что маршрут экспедиции пролегал через две точки, которые в разные времена носили гордое имя «полюса холода». Так уж сложилось, что первая уступила звание второй в некоторый момент при обстоятельствах, о которых в энциклопедиях наблюдались поразительные разночтения. Да и архивы, хранящиеся в Институте Арктики и Антарктики, не добавляли ясности. Объяснения физической природы запредельных холодов тоже были туманны и скорее напоминали отговорки. Неизвестно, в какой момент стали утверждать, что температура на втором полюсе побила рекорд первого, при том что и метеостанция там была организована позже. В лихие годы многие из сотрудников погибли, журналы были утрачены, и казалось, что чья-то злая рука наводит морок на простой, по сути, вопрос.

Еще меньше хотелось ему рассказывать (или тем более записывать на бумаге) о своей странной и нелепой поездке за добрых двести верст в сторону от согласованного маршрута, в забытый Богом и людьми поселок N, и оттуда еще вверх по реке, уже без дороги, на ездовых оленях, а потом и пешком.

С кем он там виделся, о чем говорил, что узнал и какой смертный страх пережил, и главное – что его толкало в спину на этом маршруте, обо всем этом он не хотел рассказывать и не рассказал бы ни за какие награды и почести. Он постановил так сам с собой, и это было твердо.

Точнее было бы сказать, что он выполнял обещание, данное в поселке N тому человеку, которого он наконец там нашел, и который был его проводником вверх по реке.

На второй неделе затворничества он, наконец, сел к столу и раскрыл первый по счету из полевых дневников этого сезона. Включил старенький компьютер, подождал, пока он разогреется, и вбил первые строчки отчета.

Успокоительное действие рутинной работы сказалось довольно быстро. Дни сменялись вечерами, все более ранними, за окном все стало голым, а потом и белым, а он сидел и писал, открывая дневник за дневником, пробираясь через запутанные карандашные каракули, вспоминая дни ушедшего лета, иногда вдруг неожиданно остро и почти болезненно.

За окном становилось с каждым днем холоднее и холоднее, и снег, поначалу умеренный, шел с ожесточением, до сей поры в этих краях неслыханным. Каждый день он с замиранием сердца смотрел на градусник за окном, ожидая облегчения, передышки, и каждый день сердце падало вниз камнем.

Когда он добрался в своем отчете до того самого дня, он уже довольно твердо понимал, что скрыть ничего не удастся. Да, он участвовал в нелепой церемонии у костра; да, ему мазали лоб смрадным жиром; да, он пил, давясь, дрянной самогон из деревянной плошки и повторял слова, казалось бы, лишенные смысла.

Но он был на настоящем Полюсе холода, и больше того – в Кухне погоды. И он теперь знает самую нелепую, бессмысленную и уродливую тайну, связанную с этой кухней.

Как получилось, что его любопытство оказалось сильнее страха смерти, или, может, изгнания – он не очень понимал. Просто, наверное, так он был устроен, что никогда не ограничивал себя только в этом, в любопытстве. Тайна же оказалась проста и не стоила, пожалуй, той цены, которую он за нее заплатил.

На сороковой день он смотрел в окно и вспоминал свой родной северный город – как к февралю снегом заметало первый этаж их дома, где был почтамт, и весь день там горели уютные лампы. Теперь и сюда пришли снега и морозы. Значит, наверное, надо ему уезжать. Хватит мучать непривычных горожан. Ему-то много не надо – был бы письменный стол, свет, и обязательно чай. «Поеду, наверное, туда же, найду место поуютнее», – размышлял он.

Его ведь предупреждали, что это ноша почти непомерная для человека – быть Полюсом Холода.